Им надо быть осторожными, не все травмы и следы на теле можно объяснить автомобильной аварией или несчастным случаем. Хотя им, разумеется, наплевать на ноты протеста… – над ухом раздался требовательный голос:
– С кем ты встречался в Нескучном Саду? Быстро говори имя… – Наум Исаакович прислушался. Прикованный к стулу Мэдисон что-то бормотал:
– Он второй час лепечет песенку… – Эйтингон взглянул на хронометр, – он сильный человек и пока сопротивляется лекарству. Но средство Кардозо еще никого не подводило. Он в наручниках, ничего он мне не сделает…
Наум Исаакович кивнул врачу, вызванному на дачу с Лубянки: «Еще дозу».
Набухшие непогодой тучи повисли над улицей Архипова. Выйдя на щербатые ступени главного входа в хоральную синагогу, Павел Левин затянул вокруг шеи кашемировый шарф:
– Теперь солнца не дождешься, – хмыкнул парень, – сначала зарядят дожди, потом пойдет снег. Бабье лето закончилось… – на синагогальной кухне он передал Фаине Яковлевне две пустые, вместительные авоськи и свернутую треугольником записку от Лазаря Абрамовича:
– Записки не разрешают, – ахнула женщина, – реб Лейзер проходил первую экспертизу в институте Сербского. Я помню, что им не позволяли письма… – Павел широко улыбнулся:
– И сейчас не позволяют. Ловкость рук, Фаина Яковлевна… – он подмигнул женщине, – и никакого обмана. Я мог бы пойти в цирковое училище, стать фокусником… – Павел собирался на восточный факультет университета:
– Если Лубянка позволит мне учиться дальше, – мрачно подумал он, – а не запрет меня на зоне, шлепать фальшивые документы, как гестапо сделало с Иваном Ивановичем… – интернатский учитель труда родился в Берлине. До прихода Гитлера к власти он владел часовой мастерской:
– Меня арестовали, как наполовину еврея, – вздохнул преподаватель, – хотя моя мать крестилась до моего рождения. Но нацистам на такое было наплевать… – герра Нолле держали неподалеку от столицы, в концлагере Заксенхаузен. Раз в месяц его вывозили в город, на встречу с женой и детьми:
– Пока я работал на СС, они оставались в безопасности, – заметил учитель, – я бы сделал, что угодно, только бы нацисты не тронули моих близких… – Павел подумал, что поступил бы так же ради сестер. Жена и дочери немца не могли покинуть рейх:
– Их бы не выпустили за границу, да и меня они бы не оставили… – пальцы порхали над разобранным часовым механизмом, – когда меня арестовали, девочкам исполнилось пять лет и два года… – в сорок третьем году дочерей герра Нолле с другими берлинскими евреями депортировали на восток:
– Их послали под Прагу, в Терезиенштадт… – учитель посмотрел вдаль, – моя жена была немка, но она не могла бросить девочек… – еще полгода Иван Иванович получал открытки из Чехии:
– Потом они замолчали… – преподаватель повертел очки, – думаю, что их… – поведя рукой, он добавил:
– Меня освободила из лагеря Красная Армия, за что я всегда буду благодарен стране советов… – Павел подозревал, что герру Нолле, как работавшему на СС, просто впаяли десятку:
– Никто не стал разбираться, как он оказался в бригаде фальшивомонетчиков. Впаяли, продлили срок и сунули в наш интернат…
Герр Нолле, десять лет подделывавший документы для службы безопасности рейха, свое дело знал. Он научил Павла правильно обращаться с бумагой, готовить растворы для сведения чернил, писать разными почерками:
– Я, как Леонардо, все делаю обеими руками, – гордо подумал Павел, – герр Нолле похвалил бы мой новый паспорт…
На свет появился гражданин Бергер, Павел Яковлевич, уроженец города Москвы, старше Павла на четыре года. Передачи принимали только от совершеннолетних родственников арестованного. Лазарь Абрамович родился в тогда польском Вильно, однако Павел решил:
– Его брат Яков мог жить в России, а у брата мог родиться я… – происхождение Павла в приемной московской милиции никого не волновало. Едва просмотрев документ, дежурный кинул паспорт на пластмассовую, потрескавшуюся тарелку:
– Ваш родственник переведен в больницу Кащенко для экспертизы… – громко сказал он, – обращайтесь туда, гражданин… – бабки с кошелками, в очереди за спиной Павла, зашушукались. Юноша только презрительно фыркнул. На Загородном проспекте его паспорт вызвал еще меньше интереса:
– Свидание раз в неделю, – лениво зевнула медсестра, крашеная блондинка, – сегодня будете встречаться? Распишитесь, где галочка, что подтверждаете прием передачи… – поставив закорючку, Павел кивнул: «Да». Ему надо было предупредить ребе Лейзера об отъезде жены и дать ему знать, что о Фаине Яковлевне позаботятся. В комнате для свиданий болтался санитар. Павел только заметил:
– С тетей все порядке, дядя Лазарь. Она с детьми решила провести бархатный сезон на юге… – ради безопасности Фаина Яковлевна сначала отправлялась в Брянск, в купейном вагоне:
– В купе вы будете одна, – Аня вручила женщине билеты, – с малышами так удобнее. В Брянске у вас пересадка, два часа, в Киеве вас встретят. Туда вы тоже едете в купе… – Фаина Яковлевна смутилась:
– Неудобно, вы тратите свою стипендию… – Надя отозвалась:
– Вы сами говорите, что это мицва. В конце концов, вас приютили и в синагоге… – сестры быстро собрали немногие вещи Фаины и детей. Исаак получил свою кошелку, с игрушками, азбукой и прописями на иврите. Аня обняла мальчика:
– Когда мы в следующий раз увидимся… – она поцеловала мягкую щеку ребенка, – ты будешь бойко писать… – Исаак поморгал голубыми глазками:
– Папа приедет к нам в Киев… – Надя уверенно ответила: «Обязательно, милый». В Киеве Фаине Яковлевне обещали снять комнату в еврейской семье:
– Деньги мы пришлем, – напомнила женщине Аня, – только скажите нам адрес, когда устроитесь. И мы позвоним, сообщим, что с Лазарем Абрамовичем происходит… – по словам новоиспеченного дяди Павла, пока с ним происходило только разгадывание кроссвордов:
– Выглядит он хорошо, – обнадежил подросток Фаину Яковлевну, – все весточки от него я вам перешлю… – реб Лейзер горевал, что маэстро Авербах не остановил машину. Вслух он этого говорить не мог. Они с Павлом шептались, сидя на больничной, обитой клеенкой скамейке:
– Я ему сказал то же самое, что и Фаине Яковлевне, – вспомнил подросток, – пусть маэстро хоть трижды еврей, но гастроли для него важнее… – Павел удивлялся, что после войны, партизанского отряда, уничтожения евреев и десятки, проведенной на зоне строгого режима, Лазарь Абрамович не потерял веры в людей:
– Он мне цитировал Талмуд, – подумал Павел, – в месте, где нет людей, оставайся человеком… – еще стоя на ступенях, он сгрыз миндальное печенье от Фаины Яковлевны:
– В Киеве ее тоже берут на кухню в синагоге. Завтра мы идем на кладбище к маме, потом едем на вокзал… – кухня у них дома была некошерной. Пока Павлу предстояло почти каждый день заглядывать в синагогу за провизией для Лазаря Абрамовича. Раввина на Патриаршие пруды звать было опасно, но Аня хотела сама откошеровать кухню:
– Спрошу на Горке, как это делается и разберусь, – твердо сказала сестра, – ты учишься, тебе не с руки каждый день ездить сначала на Маросейку, а потом на Загородный. Лучше, если мы с Надей начнем готовить… – прошлая экспертиза Лазаря Абрамовича заняла полгода. Павел предполагал, что и на этот раз Бергер не отделается неделей в больнице:
– Ничего, – бодро сказал себе юноша, – дорога в Кащенко занимает не так много времени… – Павел сверился с часами:
– Сегодня в училище вечерний класс, домой я вернуться не успею. Есть я не хочу… – Фаина Яковлевна накормила его куриной лапшой с клецками, – но кофе я бы выпил. Здесь, кстати, рядом Лубянка. У них в буфете варят импортный кофе, а не подают напиток «Здоровье» из желудей и цикория… – Павел ничего не сказал сестрам о незнакомце, навестившем Марьину Рощу:
– Он комитетская шестерка… – Павел пошел к Маросейке, – и думать о нем не хочется. В любом случае, пусть милиция хоть полы снимает в домике, они ничего не найдут…
Остановившись на тротуаре, Павел хлопнул себя по лбу:
– Здесь рядом костел. Кофе подождет… – он выкинул окурок, – это единственный католический храм в Москве. Надо заглянуть, посмотреть на картины, на статуи… – Павел решительно зашагал к Лубянке.
Над лесом взошла бледная луна. Черное небо наискосок прорезала сияющая полоса Млечного Пути:
– Над головой у себя Левин ловил и терял звезды Медведицы… – Наум Исаакович пыхнул сигаретой, –
